Придон
Юрий Никитин «Троецарствие»
Серия «Троецарствие»
Часть вторая
Часть третья
Придон - великий герой, добывший меч бога Хорса, только в сердце его кровоточит глубокая рана. Он страдает от любви к прекрасной куявской царевне Итании, за одну улыбку которой не пожалеет и жизни.
Моим друзьям и недругам, с которыми так славно проводим время в Корчме!
Часть третья
Глава 7
Ярость бушевала в нем, как ураган в Черных Землях. Перед глазами застилало то красным, то черным, он кое-как добрался до Малого зала, где Тулей принимал самых доверенных, велел стражам никого не пускать, с размаху всадил в середину стола топор и сел, устремив взгляд в исцарапанное лезвие.
Ящер с ними, пусть они называют это спесью, артанской спесью, но ему в самом деле плевать на изнеженность, на уют, на приглушенный свет и томные речи, он презирает жирную еду, от которой мужчины становятся толстыми и ленивыми, презирает трусость и страстное желание спасти шкуру любой ценой!
– Я – артанин, – сказал он вслух. В тусклом лезвии помещался только массивный подбородок, чуть раздвоенный, с ямочкой посредине, настоящей ямочкой, которую принимают за шрам, потому что откуда у него ямочки, а вот шрамы – да, у Придона должны быть шрамы, шрамы… – Я артанин, я должен оставаться артанином. Я им останусь, не дамся куявскости. Не дамся!
На лезвии топора слабо блеснуло лиловым с примесью красного. В помещении потемнело, он вскинул голову, взгляд упал на окно, там по слабому алому закату ползут или вообще застыли на месте грязновато-лиловые облака. Сумрачно блестели железные прутья решетки.
Он поднялся, топор остался торчать, задранной рукоятью гордо указывая на свод. Дверь отворилась без скрипа, он пробежал по лестнице вверх. У дверей Итании в кресле расположилась служанка, вязала. Застыла при виде Придона, сжалась в комок, стараясь превратиться в мелкого червячка и затеряться среди складок, он прошел мимо, не поворотив головы, толкнул дверь.
В просторных покоях пусто, слабый запах благовоний, уже застарелый, никто не добавляет их в масло светильников, вообще запустение.
– Итания, – позвал он негромко. – Итания, ты здесь?
Слабое эхо отозвалось под сводами. Лесенка вела еще выше, уже в спальню, он шумно взбежал по ступенькам, но перед последней дверью приглушил шаги. Почти на цыпочках прокрался к дубовым створкам. Сердце стучало так, будто примчался не на второй этаж, а на вершину горы за рукоятью меча.
Несколько мгновений прислушивался, по ту сторону тихо, неслышно приоткрыл дверь. В щель было видно край ложа, но Итании там не было. В страхе, что она исчезла снова, он распахнул с такой силой, что едва не сорвал с петель. Хорошо подогнанная дверь даже не скрипнула, а Придон запнулся на бегу.
Итания спала, по-детски подложив под щеку ладошку. Колени подтянула к животу, сгорбилась, лицо несчастное, золотые волосы разметались по огромной подушке. Придон в нерешительности приблизился, постоял, чувствуя, как громко стучит сердце, может разбудить. Одна ладонь прикрыла левую половинку груди, заглушая стук, другой тихонько коснулся ложа.
Итания еще не очнулась от тягостного сна, Придон присел на самый краешек. Он даже смотреть страшился пристально, боясь разбудить ее взглядом.
Итания во сне сдвигала брови, подергивала щекой, даже постанывала. Прядь волос упала на лоб, щекотала веко. Придон осторожно отвел ее в сторону, невесомое золото, мягкое и шелковистое, от него через пальцы по всему телу пошла дрожь, затем сладкая истома.
Ее веки затрепетали, он не успел убрать руку, как глаза открылись, синие, как небо. Еще затуманенные сном, они взглянули прямо, без удивления.
– У тебя прибавилось шрамов, – сказала она очень знакомым голосом. Осеклась, взглянула дико, повела глазами по сторонам. Лицо исказилось страданием, затем медленно побледнело, застыло, и лишь тогда проговорила хорошо контролируемым голосом: – Мой господин снова хочет утолить жар своей плоти?
Он встал на колени перед ложем. В его лице, обращенном к ней, были страдание и мука.
– Итания, – прошептал он, – почему по ночам к тебе приходит… другой Придон? Почему с ним ты ласкова?.. Почему унижаешь меня?
Она ответила ровным голосом:
– Унижаю? Ты же сам сказал, что приходишь и берешь. То, что считаешь брать вправе.
– Но разве я не вправе за все, что я…
Она прервала с оскорбительной холодностью:
– Возможно, ты вправе был взять обратно меч. Возможно!.. Меч хранит молчание, а молчание можно истолковать и в свою Пользу. Я все сказала, Придон.
Она закрыла глаза, ее тело вытянулось на ложе, она раскинула руки и даже слегка раздвинула ноги. На ее бледном лице проскользнула гримаска отвращения.
Он вскочил, ярость и бешенство сшиблись в груди, и в то же время чувство вины обожгло сердце.
– Я все равно, – прохрипел он обугленным ртом, – все равно… не откажусь от тебя, Итания!.. Ничто не могло меня заставить отказаться раньше, не заставишь и теперь.
Она смолчала, только шире раздвинула ноги, взгляд ее был устремлен в потолок.
Он захрипел, в глазах потемнело от гнева. Метнулась наискось дверь, перепуганные глаза служанок, затем холодный воздух зашипел на его раскаленной коже, льдинки звезд смотрели сочувствующе, но молчали.
* * *
День проходил за днем, он горел на медленном огне. Итания не разговаривала с ним, на все вопросы отвечала коротко и односложно. Иногда он замечал, что веки ее припухли, а глаза покраснели, но всякий раз холодно встречал неуклюжие попытки просто разговорить ее, расспросить. И в то же время постоянно помнил, что было же мгновение, когда ледяная корка вокруг ее сердца растаяла, когда ее руки обвились вокруг его шеи, когда ее губы вдруг из каменных и холодных стали мягкими, горячими и в самом деле ответили ему на поцелуй!
И хотя это было всего лишь мгновение, но он помнил, все время помнил, в этом была его надежда, спасение и его страх, ибо слабую искорку можно как раздуть, так и загасить. И потому лишь смотрел на нее робко и умоляюще, а вспышки гнева старался подавить в самом зародыше. В конце концов, он лишь осуществил свое право по отношению к женщине. Тем более к той, которая и была для него предназначена.
В очередной раз, озлившись и потеряв терпение, он заставил себя выйти из дворца. Яркий свет ослепил, но Аснерд тут же запряг в работу, пришлось целыми днями метаться по городу, улаживать конфликты, однако ночами он несся со всех ног во дворец, как вихрь проносился наверх к ее покоям, а там, уже в виду дверей в ее покои, передвигался на цыпочках.
Однажды ему почудилось, что она смеется, потихоньку открыл дверь, Итания разговаривала с молоденькой служанкой. При его появлении служанка безумно испугалась, а лицо Итании стало холодным и неприятным.
– Что изволит мой господин? – спросила она и поклонилась, словно они обе были его служанками.
Кровь бросилась ему в лицо. Он задышал шумно, шагнул, еще не зная, то ли переломит ее пополам, чтобы закончились его муки, то ли схватит в объятия и вопьется в ее нежные губы жадным поцелуем…
Она стояла спокойно, полная достоинства. Он остановился, а его рука, что уже коснулась ее плеча, бессильно упала. Если посмотреть со стороны, то именно куявка сохранила лицо, а он, гордый артанин, его теряет. На глазах служанки и, хуже того, в собственных глазах.
– Ничего, – прохрипел он, – ничего, ты все делаешь… правильно. Я заслужил то, что получаю.
Он резко повернулся и почти выбежал. Кровь грохотала в черепе, пальцы дергались, он уже чувствовал в них ее мягкое податливое тело. В мозгу проскакивали горячечные картинки, где он не то бьет ее так, что на стене остается только красное пятно, не то падает на колени и вымаливает прощение… а вот еще скачет на горячем коне, а она у него в руках, обхватила тонкими руками и прижалась, прячет лицо от ветра у него на груди…
Снова ушел в Малый зал Тулея, выхватил топор и вонзил в роскошную столешницу. Лезвие вошло легко, мягко, хотя он слыхивал, что это дерево по крепости не уступает граниту.
– Я артанин, – сказал он вслух. Прислушался к своим словам, повторил: – Артанин… Но как должен поступить артанин?
Сел, но усидеть не мог, вскочил, забегал от стены до стены. Если попадалась какая мебель, отшвыривал с такой силой, что разлеталась в щепы.
Наконец снова сел, как учил Вяземайт, поставил локти на стол, глаза неотрывно на лезвие, что погрузилось в дерево почти наполовину.
Так сидел до темноты, вспоминал, говорил мысленно, спорил, доказывал, объяснялся, оправдывался, снова объяснял, почему так, а не по-другому. Воздух в зале затхлый, благовония пахнут тиной, если честно, а все эти ароматные масла – все равно что козий помет, но жены беров никогда коз не видели и помета не нюхали, так что им все сойдет, лишь бы запросили за эти масла подороже…
Сперва он видел только часть своего лица, чаще всего нос или подбородок, потом стали появляться отец, дядя Горицвет, дедушка и старые воины, которых он застал, будучи мальцом. Они смотрели на него благожелательно, но Придон не обольщался, спрашивал, что он сделал правильно, а что нет, выслушивал…
Он слышал, как тихонько приоткрылась дверь. Не оглянулся, в тусклом лезвии появилась тонкая фигурка, в груди сразу заныло, и вспомнил некстати шуточку Аснерда, что любовь – это зубная боль в сердце.
Тихие шаги остановились за спиной. Он сцепил зубы, заставил себя смотреть в металл, не оборачиваться, не вздрогнуть, если вдруг его плеча коснутся ее нежные трепетные пальцы.
– Страж сказал, что ты говоришь… с предками.
– Да, – ответил он, не оборачиваясь. – И еще я велел никого не пускать.
Он сам удивился, что посмел ответить так, ведь только что готов был упасть перед ней и ползать на брюхе, но что-то в нем прищемило ему язык и ответило за него.
Отражение в лезвии топора не сдвинулось, Итания минутку помолчала, тоже удивленная, потом в ее голосе послышался смешок:
– Кто посмеет?.. Но перед тобой топор!
– К тому же в середине стола, – ответил он с иронией. – Дорогого, из редких пород дерева! Купленного в заморских странах за золото, драгоценные камни и рабов…
Не дождавшись, когда Придон повернется, она зашла сбоку. Лицо ее было серьезным, глаза вопрошающими.
– Что случилось?.. Почему топор?
– Потому, – сказал он, – что топор не лжет. Меч может солгать, доспехи предать, но не топор. Именно он достался Артании, когда из вирия были сброшены небесные дары людям. И пока топор в моей руке… или перед глазами…
Он умолк, взгляд ушел в металл, как стрела уходит в зеленую листву. Итания ощутила, что он видит нечто далекое, что не дано узреть ни простым людям, ни даже тем, кто всю жизнь учился мудрости.
Она сдвинулась еще, села на угол стола, не доставая ногами пола, чуть изогнулась, чтобы опереться рукой о столешницу, сквозь тонкую ткань проступили округлые колени. Из окна падал солнечный луч, блестела щека, чистейшим золотом отливали густые крупнолоконные волосы, конец толстой косы лежал на столешнице, между тугими прядями вилась пламенным ручейком красная лента.
Придон задержал взгляд на миг на вороте распахнувшегося платья, белоснежная шея и чуть-чуть открытость груди, на диво крупной для такого хрупкого тела. Она смотрела с непонятным выражением, Придон молчал, артане не должны говорить много, Итания тоже молчала долго, затем он вдруг ощутил, что нечто большое и даже огромное сблизило их рывком, соединило, Итания даже вздрогнула, глаза ее расширились, она вздохнула прерывисто.
– Ты говоришь с топором о том… что было предсказано на вашем совете?
Он пробормотал:
– Уже знаешь?
– Придон, – сказала Итания тихо, – я не понимаю, почему ты решил, что я – овечка? Лишь потому, что ты крупнее? И гораздо сильнее?.. Родители у меня не овцы, с отцом ты уже общался, а мать моя умела отстоять себя… постоять за себя… Да и вообще! Неужели артане наивно думают, что в слабом теле всегда слабый человек?
Он смотрел, несколько опешив, сейчас даже самый честный артанин не сможет вот так, прямо в глаза сказать: да, я так думал, даже сейчас так думаю. Итания смотрела с вызовом, ждала. Он пробормотал:
– Прости… Да, я знавал здоровяков, что рождались зайцами, и встречал героев в телах слабее стебелька. Но ты… знаешь, о чем говорилось на тайном военном совете?
– Знаю.
Он стиснул кулаки.
– Кто-то поплатится, что выбалтывает все, о чем говорится на военных советах!
Она покачала головой.
– Не спеши. Это же понятно, что проговорились… нарочито.
– Зачем?
– Артанин, все еще не понимаешь… Твои лучшие друзья хотят спасти тебя. Вот и проболтались как бы невзначай, чтобы я…
Он поднял голову, их взгляды встретились. Она не отвела глаз, но щеки чуть-чуть покраснели.
– Чтобы ты, – спросил он, – что?..
– Чтобы я уговорила тебя уехать, – ответила она. – Похоже, они почему-то верят, что если и я присоединюсь к ним… Он прервал:
– Они знают, что только ты можешь заставить меня изменить решение. Но, Итания, как бы тебе ни хотелось избавиться от меня, ничего не получится. Я – остаюсь.
Она грациозно соскользнула со стола, он напрягся, страшась, что она уйдет и мир снова почернеет, однако она лишь придвинулась так близко, что почти касалась его бедром. Он вскинул голову, она смотрела внимательно, в синих глазах промелькнуло страдание.
– А если я, – проговорила она тихо, с трудом выталкивая слова, – тоже… попрошу тебя?
– Лучше этого не делай, – ответил он.
– А если, – продолжила она, – я… уйду с тобой? В Артанию?
Он покачал головой, лицо оставалось как вырезанное из дерева.
– Я же говорил с богом, – напомнил он.
– И что он ответил?
– Ничего. Он только напомнил, что я – артанин. Наверное, ощутил, что уже начинаю ощущать удовольствие от вкусной еды, приятных запахов, мягкой постели, льстивых слов… И потому я…
Он запнулся. Она спросила напряженно:
– Но это правда… самое главное?
– А что главное?
– Говорят, что, если останешься, – сказала она почти резко, – тебя убьют!
В ее глазах метнулась уже неприкрытая тревога. Придон медленно поднялся, теперь Итании пришлось вскинуть голову и смотреть на него снизу вверх. Он нежно обнял ее, она не противилась, не отстранялась, но и не прижималась к его груди.
– Кто убьет меня? – спросил он. – Я бессмертен, Итания. Я даже не знаю, что должно случиться, чтобы я погиб. Благодаря мечу… благодаря тебе.
– Но почему так говорят? Почему тебе предвещают гибель?
Он с самым беспечным видом пожал плечами.
– Волхвы должны говорить туманно. И ссылаться на звезды.
– А что, звезды разве говорят неправду?
Он засмеялся.
– Я заметил, что звезды только подтверждают то, о чем задолго начинают поговаривать в народе. Итания, тцар я или не тцар, но я буду жить… с достоинством. С достоинством – это… это с достоинством, а не выбирая, что выгоднее. Я выбрал огненный путь, когда увидел тебя… и не отвернулся, как того требовал Черево!
Она прижалась к его груди. Он обнял, гладил по голове.
Странно, ссора затихла так, словно ее и не было вовсе, а он держится с нею без прежней подобострастности. Как будто оба сбросили скорлупу с тел и душ, а шелуха слетела сама.
* * *
Ральсвик двигался со скоростью грозовой тучи, что вроде бы неторопливо ползет по небу, но по земле, обгоняя ветер, мчится гремящей стеной ливня и града. Последние села и города закончились еще у подножия гор, а дальше, хоть горы пока еще старые, пологие, даже не горы, уже холмы, поросшие лесом, ни сел, ни деревень, ни весей. За неделю встретили только хижины охотников, хозяев удалось захватить, и все, что сумели сказать, умирая на кольях, что они просто беглые, не возжелавшие платить подати, или же скрывающиеся преступники.
За все время, пока поднимались высоко в горы, где Долина Драконов, встретили только одну мало-мальскую крепостицу, да и то была не по пути, ее обнаружили случайно.
Первый приступ был отбит с уроном для артан, они ярились и послали за Ральсвиком. Ральсвик посмотрел, кулаки сами сжались в ярости и бессилии. Небольшая крепость, даже не крепость, а смех один, расположена на неприступной скале, там за стенами едва ли два-три десятка человек. Но единственная дорожка, по которой можно подняться, обстреливается с высоты, вдобавок разрушен единственный мостик через широкую пропасть, а через эту пропасть нужно пройти обязательно. Есть еще тропка, но по ней надо идти шагов сорок, прижимаясь грудью к стене, ибо за спиной бездна, и все это почти под самыми стенами проклятой крепости. Храбрецов можно бить на выбор не только стрелами, но и просто сбивать в пропасть камнями, цветочными горшками.
Ральсвик свирепел, призывал на головы проклятых трусливых куявов гнев всех богов, а Белозерц, старый и мудрый, утешал, говорил пустые и бесполезные слова, что здесь горы, а они степные герои, они не лазают по камням, как эти бараны, им нужен простор…
– Да знаю я все это! – взорвался Ральсвик. – Но что делать? Это же позор, все-таки нашлась крепость, которую не может взять вся артанская армия!
– Ральсвик, у тебя же не вся…
– Но здесь и вся не сможет, – прокричал он в ярости. – Даже катапульты установить негде!.. Отсюда не достать, а ближе не подвезти, там уже та проклятая тропка, как только по ней ходят…
– Остается только осада, – сказал Белозерц. Он развел руками. – А что еще? Мы можем пытаться приблизиться по той тропке, сами срываясь в пропасть, остальных они со смехом будут сбивать, играючи. Даже приведут своих женщин, чтобы те швыряли в нас горшки, чтобы наша гибель была еще и позорной!.. там погибнут все, Ральсвик. А куявы даже не поцарапаются.
Ральсвик шатался от горя, его сотники едва услышали, как он прошептал убитым от горя голосом:
– Разбить лагерь. Возьмем их осадой. Не может быть, чтобы у них сусеки ломились от припасов!
– Это же горцы, – согласился Белозерц. – А они все бедные.
– Разбить лагерь! – повторил Ральсвик уже решительнее.
* * *
В крепости заметно обеспокоились, когда артане перекрыли все тропки, по которым куявы могли бы ускользнуть или по которым к ним могли бы подвезти еду или прислать подмогу, это было видно по множеству людей, что наблюдали за артанским лагерем, но никто не начинал приступ, и куявы успокоились, на стене осталось два-три наблюдателя.
Прошел день, другой, третий, Ральсвик каждый день сам всматривался в осажденных, не попытаются ли на каких условиях сдаться, на стене появлялись новые люди, по ночам над крепостью полыхало красное небо, доносился стук молотков, кузницы работают день и ночь, куют мечи, пики, топоры. Пастухов и всю челядь явно заставили взять мечи, это было видно по тому, что овцы перебрались через полуразрушенную стену, начали щипать траву, а потом и вовсе побрели в сторону от крепости.
Белозерц затаив дыхание следил, как две овцы вовсе отделились от стада и зашли довольно далеко, так что стрелами со стен не достать, кликнул трех самых ловких, взобрались на стену, начали подкрадываться, прячась за камнями. Из крепости прибежал мальчонка, с криками начал собирать овец.
– Захватить! – крикнул Белозерц.
Они выскочили, мальчонка с воплем убежал, овцы понеслись за ним. Прыгая, как горные бараны, но двух отбившихся овец Белозерц с его героями перехватили и с торжеством сбросили вниз, к ногам ожидавшего Ральсвика. Воины, довольные свежим мясом, принялись сдирать шкуры, свежевать, разожгли костер. Пошли шуточки, рассказывали друг другу, как Белозерц прикидывался бараном, чтобы поближе подобраться к овцам, как бэкал и стучал копытами, бил рогами о камни, доказывая свою баранность. Белозерц покрикивал, но без злобы, ходил подбоченясь.
Ральсвик ушел было смотреть на крепость, когда сзади застучали торопливые шаги. Белозерц подошел мрачный, обеими руками держал впереди себя овечий желудок.
– Взгляни, – сказал он.
– Что там? Драгоценные камни?
– Хуже, смотри…
Ральсвик брезгливо раздвинул края окровавленной плоти пальцем. В желудке виднелись непереваренные зерна пшеницы. Крупные, отборные.
– У второй тоже, – сказал Белозерц невесело. – Полон желудок…
Ральсвик простонал сквозь зубы.
– Что же получается? Они кормят паршивых овец пшеницей?
– Это значит, – зло сказал Белозерц, – что они заранее приготовились к осаде. Догадывались, мудрые, что захватим всю равнину, а потом придем и сюда. И загодя набили свои подвалы зерном. Так что наш план взять измором…
Ральсвик круто повернулся, Белозерц заспешил за ним в лагерь. Уже ни шуток, ни песен, все мрачные, озлобленные, все поняли, что означают эти зерна в желудках овец. Ральсвик чувствовал на себе сотни пар вопрошающих взглядов.
– Проклятье! – вырвалось у него гневное. – Неужели какое-то жалкое селение остановит нас?
Он повернулся и пошел быстро к крепости. Белозерц и еще трое сотников пошли следом. Ральсвик остановился на расстоянии, чтобы могли услышать, прокричал:
– Мое имя Ральсвик, я тысячник великого Придона!.. Требую признать власть великого Придона, и тогда… тогда мы снимем осаду и пойдем дальше. Вы снова сможете свободно выходить, пасти овец, общаться с другими городами.
Сверху после недолгого молчания крикнули:
– Считаешь нас дураками? Да вы сразу вырежете всех!
Ральсвик вскинул обе руки:
– Призываю всех богов, что ни один из нас не войдет в вашу крепость. И даже не попытается. Вы можете не открывать ворот! Нам нужно только, чтобы вы признали власть великого Придона.
На этот раз там наверху совещались долго, спорили, все это время Ральсвик стоял, едва дыша. За ним мрачно сопели его военачальники, уже поняли замысел и, как догадывался Ральсвик, полностью его поддерживают.
Наконец сверху крикнули:
– Ну ладно, признаем!.. И что еще?
– Ничего, – крикнул Ральсвик с огромным облегчением. Он услышал, как за спиной шумно вздохнули, как будто все несли мешки с камнями, а сейчас наконец-то сбрасывали. – Ничего!.. Вы признали власть Придона!.. теперь мы уходим дальше, мы ведь своего добились. Все! Мы уходим.
Сотники помчались обратно, опередив его на половину дороги к лагерю. Когда он пришел, все уже прыгали от радости, седлали коней, прятали в седельные вьюки походные котлы.
А в оставленной крепости защитники со страхом и надеждой смотрели со стены вслед уходящим артанам. Старейшина с трудом перевел дыхание, снял баранью шапку и вытер ею худое вспотевшее лицо.
– Я не верил, – произнес он надтреснутым голосом, – когда Ратша посоветовал нам эту глупость… Ну, остатки пшеницы скормить овцам и дать им убежать, чтобы артане поймали! И так самим есть нечего, а тут еще такую дурь… Но получилось, получилось, не могу поверить, но все получилось!
– Ратша – великий воин, – сказал другой с почтением. – Он в таких битвах бывал, что много всяких воинских хитростей знает.
* * *
Комментариев нет:
Отправить комментарий